Игорь Пешехонов. Возвращение с войны

— У нас была большая семья, но в творчество никто не пошел, я один такой…  Старший брат у меня сварщик, средний токарь, а я — фотограф. Папа обычный мужик с Орловщины, у мамы польские корни… Откуда это во мне, я не знаю.

Жили мы в Витебске, в школе я плохо учился, такой тихий троечник, всегда в себе. Фотографировать начал классе в шестом, и это был такой свой мирок, в который я уходил с головой. Что-то высматривал для себя…

Собрался поступать в училище на фотографа, но туда брали только после десятого класса, а меня к концу восьмого уже в школе держать не хотели. К счастью, маме предложили работу под Витебском, мы переехали, и десятилетку я на новом месте закончил, в училище поступил, закончил его, диплом с отличием… Первая любовь, свадьба сразу после училища, распределился  в Лиду. Переехал через всю Беларусь и стал, как у нас говорят, западником.

Все как у всех: детский сад, школа, училище. В Витебске моя школа была через забор от детского сада, далеко не надо было уходить. Дальше за забором — винно-водочные магазины, «пьяный угол», но туда я уже не пошел, удержался каким-то образом…

А потом — призыв, армия. Нормальная такая дорожка, по которой все шли в советские восьмидесятые, и свернуть с нее было невозможно. Как тогда можно было сказать, что в Афган я не пойду?..

В Витебске уже понимали, что это такое. Слова «война» еще не было, но про цинковые гробы шептались вокруг меня все. Я в этом шепоте вырос.

Но никогда не думал, что и меня это коснется.

После учебки нас разбирали по подразделениям. Самые мордатые ушли в разведроту, электрики — в связисты. Замполит вычитал в моем военном билете, что я фотограф. Меня распределили в роту, но время от времени забирали в клуб делать фотогазету. А потом  командир части начал брать меня с собой на боевые операции. Просто говорил: «Пойдешь со мной завтра на войну».

И я уходил с разведротой.

Из двадцати месяцев в Афгане большая часть времени прошла в этих походах.

Помню, спорил с начальником политотдела, когда он не отпускал меня на боевые. Он говорил: «Пойдешь, когда сделаешь газету». — «Я уже сделал, можно идти?» — «Нет, ты мне здесь нужен». А я такой дурной был, не сиделось на месте… Мог в лаборатории остаться и никуда не ходить. Но я лазил и лазил в горы с разведротой.

Туда тянуло почему-то…

Я не знаю, почему.

Было желание как можно больше снять. Я не знал тогда,  для чего. Я понятия не имел о репортажной съемке, меня учили на фотографа для студии Дома быта. Я просто снимал, как умел. Нажимал на кнопку.

Уже дома доводил снимки до какого-то настроения. Наверное, в этих фотографиях больше настроения, чем документальности. Здесь нельзя найти конкретную войну…

Ребята все время просили: «Сфотографируй, сфотографируй…». Это может быть отдельным проектом: «Фотография на память».

Когда мы были молодыми…

Однажды фотографировал ребят, которых наградили медалью «За отвагу» для «Аллеи славы». Проявил пленку, что-то не так отхимичил, и надо было переснять одного парня, сержанта. Пришлось за ним  бежать, просить: я еще был молодой, а он — старослужащий, тем более сержант. Уговорил его, он пришел.  Вечером я сделал эти фотографии, а утром узнал, что ночью он пошел «на реализацию разведданных» — так это называлось.

И погиб.

Когда стал вопрос, что делать с его портретом… Решились все-таки, и на «Аллее славы» висел портрет погибшего солдата.

Такого еще не было.

Я уже тогда понимал, что это будет историей и я должен это фотографировать.

Не все пленки сохранились. Что-то я отправлял по почте, и не все доходило, что-то передавал через знакомых офицеров, что-то с собой вывез… Но большая часть материала все-таки осталась.

Со многих негативов еще даже не печатал.

Мы шли в горы, в укрепрайон душманов, надо было найти склады и сделать зачистку. Шли долго. Пока не уставал идущий впереди командир. Короткий привал, и снова шли.

Утром я сделал несколько снимков, сфотографировался вместе с парнем-чеченом из нашей роты. Просто на память.

Нас человек двадцать шло. На одном из привалов я  сажусь и смотрю вперед. Впереди вижу взрыв и летящий сапог.

Это был тот парень, с которым мы вместе сфотографировались.

Это его нога улетела.

Не мог шагу ступить по земле. Шок. Не скажу, что тяжелый, — пошел же все-таки дальше…

Со временем привыкаешь…

Едешь в колонне, через несколько машин — взрыв фугаса, броня сползает в кювет. Ты не видишь, что там произошло, даже не знаешь, кто погиб.

Как анекдоты, пересказывали истории про то, как кто-то сошел по нужде с дороги и взорвался на мине.

Такой черный юмор.

Высоко в горах пейзаж очень красивый. Небо синее, и снег лежит. Март месяц. Сколько-то прошли. Привал. Сели, смотрим на эту красоту. А внизу идут другие группы. Сверху люди маленькие, как муравьи. Они ползут по тропе, и вдруг едва заметная вспышка. И одного «муравья» нет. Внутри уже ничего не шевелится. Просто думаешь: «Еще один». Посмотрел в другую сторону: еще идет группа, еще один подрыв…

Это такое маленькое на большом расстоянии… Даже фигур не различить. Только подрывы видишь.

И кто это был, не знаешь.

Когда об этом не думаешь, забывается… Почти двадцать лет прошло.

Если жена спрашивает: «В каком ухе звенит?» — у меня одна ассоциация: свист пули…

Свистели пули, мины… Это помнится. По звуку мы знали, что летит. День летит — прячешься, на второй — начинаешь нос высовывать.

Привыкаешь.

Теперь это называют войной в Афганистане. А мы, мне кажется, тогда до конца не понимали, что происходит. Это была такая служба — без увольнений и отпусков, без возможности съездить в отпуск к любимой жене.  Мы говорили: «Пойдем на войну», — когда шли из расположения части на операцию. Но я точно знаю, никто не отдавал себе отчета, что мы говорили.

Мы стреляли, в нас стреляли, взрывались мины, и на них гибли люди.

Но я не понимал, что это война.

Мы ведь видели войну в кино. В кино она другая. Красивая.

Есть несколько фотографий, которые я пытался сделать, когда в меня стреляли, я стрелял, кто-то падал раненый… Есть такие снимки. Но по ним не видно, что это война. Мы привыкли к другому видению войны. Постановочному. Там даже падают красиво.

Может, мне не хватило мастерства изобразить войну… Я не знаю. Есть снимок, где идет колонна, и  на заднем плане виден взрыв.  Там погибли несколько человек. Я смотрю на него и не понимаю: это война?

Что это было?

Мне повезло, что я вернулся в семью. Меня ждала любимая жена. А через год родилась дочка, и с этим мне тоже повезло: мальчик — это опять пистолетики и пулеметики, машинки и бронемашинки…

Лет через пять я понял, чего мне стоил Афган. Когда все время нужно было идти и идти по горам, уставать, потом воевать и снова идти, чтобы вернуться в часть… И контузия… Это сказалось, конечно. Я еще долго рвался во сне на минах и просыпался среди ночи в холодном поту. И жена просыпалась со мной…

Сейчас уже реже.

Я не ушел в водку, я работал, я устраивал жизнь семьи. У меня растет третья дочка. И я опять радуюсь. Это классно. Я стал мягче со своими девочками.

Это меня спасло.

Семья и работа.

Материал подготовил Алексей Андреев
Впервые опубликовано в журнале «Монолог» (выпуск 10, 2006 г.)

Тэги: Игорь Пешехонов, фотография