Личное дело. Евгений Крыжановский: Мы шутим и над президентом

Алексей Вайткун составил очередное «Личное дело». Гостем журналиста стал актер, руководитель минского театра сатиры и юмора «Христофор» Евгений Крыжановский.
В театре «Христофор» в самом деле открывается уже 25-й сезон?

Да, 25 лет назад артисты минских театров, известные только в узких кругах, создали театр, который сегодня знают не только в Беларуси, но и дальнем зарубежье. Труппа гастролировала в Турции, на Кипре, в Греции, Арабских Эмиратах, США, Испании… В основном мы выступали перед нашими туристами, посольскими работниками, на выставках. Но были случаи, когда нашими зрителями были голландцы. Учитывая, что театр негосударственный и мы живем только за счет реализованных от продажи билетов, можно гордиться, что мы прожили 25 лет.

То есть 25 лет – это много?

Это очень много. На сегодняшний день нет негосударственного коллектива, который прожил бы больше. Мы начинали при ЦК комсомола и назывались «ЭТО» («Экспериментальное творческое объединение»). Нас было 140 коллективов: юмористы, танцоры, скрипачи, скульпторы – кого там только не было.

Сколько вас осталось сегодня?

Один театр и остался.

А в труппе сколько человек?

Четыре артиста. А еще главный администратор, продюсер и звукооператор с костюмером. Мы компактные, с легкостью размещаемся в двух купе, одной комнате в гостинице. Мы гордимся, что дожили до такого возраста, уже «отвечаем за базар», как говорится, и за себя. Это единственный коллектив в Беларуси, который столько лет держит марку и высоко поднятое знамя. Пусть оно иногда шатается, иногда падало, но мы его поднимали. На сегодняшний день театр «Христофор» — это бренд.

Как менялся ваш театр за 25 лет? Ведь начинать при ЦК комсомола – это один юмор, сложные 90-е – юмор другой, период независимости – это очередная веха.

Театр набрал профессионализма, но потерял остроту, которая была. Потерял не потому, что нам кто-то запрещает: мы шутим и над президентом, парламентом.

В том числе и потому, что, наверняка, запрещают…

Может, негласно.

Появилась внутренняя цензура?

К сожалению. Но больше всего мешает то, что пропала острота восприятия юмора зрителем. В начале, когда мы выходили в 90-х годах и пародировали Михаила Сергеевича Горбачева, это был шок, первый секретарь ЦК Компартии Беларуси Соколов закрыл театр. Это было 8 марта в филармонии. Перед этим я был в Москве и видел, как там делали пародию на Горбачева. В Москве она прошла в Кремлевском дворце съездов, сидел сам Горбачев. От Беларуси выступали «Песняры», «Верасы», «Христофор». И вышел артист с пародией – зал замер, была звенящая тишина. Все повернулись на Горбачева, и вдруг он засмеялся, и все тоже начали смеяться. Я стоял за кулисами и щипал себя, не верил, что это правда – демократия, гласность…

А в Минске?

Когда я выступил с такой пародией, тоже была звенящая тишина, все смотрели на первого секретаря ЦК Соколова. Соколов играл желваками, и через 10 минут появился приказ закрыть нас к чертовой матери. Слава богу, все уже рушилось, мы были негосударственным театром, и нас нельзя было закрыть. Потом советскую власть свергли, и коммунистов не стало. Так нас закрыли всего на 10 минут.

Какие темы поднимались на закате СССР?

Шла перестройка, и мы уже немного шутили над партией, над водкой, за которой были огромные очереди. Был небольшой ветерок демократии. Когда пошел разгул 90-х, мы шутили над всем. У нас была сценка «Балет», Александр Григорьевич выскакивал в образе сокола, в обтягивающих лосинах, а со сцены в этот момент сообщали: «Сокол наш прилетел с Могилевщины!». Было смешно, но без оскорблений.

В каком году?

В 1995 году мы сделали этот номер. Несколько лет он шел с успехом, люди просто рыдали. Против сокола на сцене боролся черный ворон Ленин, все тянули к себе нашу Беларусь. Это была такая укатайка, что мы по сей день ее вспоминаем. Но время прошло, к нам пришли и сказали: «Не надо Александра Григорьевича показывать в таком виде».

Что еще ушло с «Христофора» 90-х?

Повторюсь, ушел непрофессионализм. Когда мы первый раз показались Петросяну, он сказал: «Прекрасная, прекрасная самодеятельность!». Теперь это профессиональный театр, но ушла острота восприятия. Сегодня вы никого не удивите ни пародией на Лукашенко, ни пародией на Путина, Медведева. Этим уже наелись.

Чем тогда удивить? Как собрать зал?

Залы собираются, потому что люди все равно хотят посмеяться. Жизнь непростая, с политикой, долларом, люди просто хотят отдохнуть, и они приходят к нам. Я не буду врать, что они получают ответы на все вопросы. Нет, конечно, они просто смеются.

Юмор отупел, но это вина телевидения. Я с большим уважением отношусь к Эрнсту и всем руководителям российских телеканалов, но хочется спросить: что ж они делают, пуская в эфир всякую туфту, которая оболванивает людей? Дети перестали читать. Самая читающая страна уже не читающая, а слушающая в наушниках музыку.

У нас были социальные номера. Я играл роль алкоголика, который прожил всю жизнь в подъезде и пропил всю жизнь. Начиная с 30-х годов он открывал дверь, спрашивал: «Что они там делают? Коммунизм строят? Ну ладно!», закрывал дверь и пил дальше. Потом опять открывал дверь: «Что? Уже перестройка?». У людей слезы текли, была звенящая тишина, а потом взрыв аплодисментов. Но однажды мне крикнули: «Не смешно!», мне показалось, что я ослышался. Я продолжил монолог, во второй раз я услышал шевеление в зале. А потом я попал в Риге на концерт Жванецкого, и ему крикнули «не смешно!». Потом в КЗ «Минск» Хазанову тоже крикнули «не смешно!». Публике все уже приелось, сначала ей нравится, а потом становится неинтересно. Все идет по спирали.

Вы зависите от публики?

Целиком и полностью. И мы сейчас увидели, что публике нужен ржач. Насколько бы я ни любил «Мастера и Маргариту», насколько бы я ни любил Аверченко, Тэффи, Ильфа и Петрова – сегодня это не проходит.

Публике нужен некачественный юмор?

Она не хочет качественного юмора. Самое страшное, что качественный юмор уже некому делать: умных авторов, болеющих за страну, тонких, практически нет.

Что в вашем понимании качественный юмор?

Это юмор с двойным смыслом, когда ты понимаешь: «Как тонко, как хорошо». Сейчас я перечитываю «Евгения Онегина» — зараза, какой юмор! Ай, да Пушкин…! Нас в школе учили совсем другому. Надо запретить изучать «Евгения Онегина» и других авторов в школе, потому что как шестиклассник может понять Достоевского? Это надо читать только взрослым. Надо создавать платные курсы по изучению Пушкина, Гоголя, Достоевского. Они писали для взрослых. Юмор должен заставлять думать, сопереживать, а не только ржать. А сейчас приходится делать ржачку, и я сам этим занимаюсь.

У вас нет сожаления по поводу того, что вам, воспитанному на определенных юмористических традициях, сегодня нужно подстраиваться и делать не то, что хорошо и качественно, а то, что нужно?

Мы сегодня подстраиваемся под публику, иначе будет пустой зал, и деткам нечего будет кушать и нам самим – тоже. Сегодня все вернулось на круги своя – мы опять ржем над сантехником, тещей, гениталиями. Но пройдет время, и все снова вернется к политике, тонкостям. От этого никуда не денешься. Юмор сам по себе консервативный жанр.

Вы живете будущим, ожидая, что настанет новое время. А если не настанет?

Настанет, это обязательно должно быть. Перемены в зрителях, в политике, экономике всегда чувствуются. Они обязательно настанут, они идут по всему миру, этот процесс не остановить. Будет интересное, новое, появятся новые коллективы. Мы тоже будем продолжать жить. Театр живет, как человек: он маленький, бегает на карачках, встает, шатается, становится зрелым, хулиганит, потом становится крепким, мощным, а потом дряхлеет, стареет и умирает. Это произошло с Таганкой, Современником, МХАТом…

С чем вы это связываете?

Это жизнь. Французский писатель Дени Дидро когда-то сказал, что театр проживает жизнь, как человек. Сейчас это происходит с моим любимым театром Марка Захарова. Название есть, а тех спектаклей нет. То же самое у нас: театр прожил 25 лет. Мы работали и работаем в клубе Дзержинского, что примыкает к зданию КГБ. Нас даже называли «Театр сатиры и юмора при Комитете государственной безопасности». У нас очередь стояла от клуба Дзержинского до ГУМа. Тогда метро еще не было, я шел пешком, и уже спрашивали лишний билетик. У нашего продюсера была табличка, на которой было написано «Все билеты проданы». Сейчас она есть, но лежит под слоем пыли. Залы не пустые, но и не переполненные. Переполненные залы бывают в момент премьеры — три дня в году. На четвертый день просто полный зал, а потом зрителей уже меньше.

А кто сегодня ходит на спектакли «Христофора»? Кому вы интересны?

Трудно сказать. Нам недавно позвонили из Министерства образования и рассказали хохму. На уроке географии задали вопрос ребенку, кто такой Христофор, он ответил, что это такой прикольный театр. Значит, нас знают дети. Недавно ехал на машине, возле магазина попрошайничал старый дедушка. Я никогда не отказываю в подаянии, пока копался, стекло опустилось, он меня увидел и сказал: «О! Это же Пифагор!» То есть пожилое поколение тоже знает. Среднее поколение знает, потому что за 25 лет выросли те, кто были маленькими и воспитывались на нашем репертуаре.

И молодежь знает. Вчера мы были в Витебске, подходят молодые люди сфотографироваться и взять автограф. Нас знают все поколения, но стариков меньше, потому что они уже не ходят по театрам, и детей меньше, потому что они еще не ходят по театрам. Среднее поколение и молодежь – это наша публика, и мы должны чувствовать, что им сегодня надо, о чем они говорят. Раньше мы говорили, что «щиплем советскую власть сквозь ватные штаны». Как бы ни было, нынче мы говорим о сегодняшнем дне.

У вас в сезоне одна премьера?

Одна. Российские артисты могут позволить себе сделать премьеру раз в три года, потому что страна огромная, они с этой премьерой будут кататься по ней, и пока доедут до Владивостока, столько лет и пройдет. У нас страна маленькая, шесть областных центров. В каждом городе есть определенное количество людей, которые ходят на нас. Нельзя приехать в один город два раза с одной программой: они скажут, что уже видели это, и не пойдут.

Халтурить нельзя, вы об этом?

Да, поэтому каждый год мы выпускаем по новой программе. На это уходит 9 месяцев, как на развитие плода в момент беременности. Бывают недоношенные малыши – 7 месяцев. А так обычно от первого текста до «Добрый вечер, дорогие друзья!» проходит 9 месяцев.

Сами пишете?

Нам пишут авторы. Вообще их так мало. Юмористов разговорного жанра всего 300 человек на земном шаре, из них почти сотня живет в России. Возьмите Украину – Клара Новикова, кролики и еще пару человек. Санкт-Петербург дал Райкина, Гальцева. Беларусь дала Лену Воробей, «Христофора», сейчас в Россию уехал наш Прапорщик Олег – и все. Это очень редкая профессия. Действительно тех, кто владеет этим жанром, на земле очень мало. А писателей-авторов еще меньше. Если перечислять, мы назовем Жванецкого, Леона Измайлова, Семена Альтова – пальцев хватит на руке. В Беларуси их вообще не было. Мы же не можем играть Кондрата Крапиву или Андрея Макаёнка: это будет не смешно и не актуально.

Как находите авторов?

Они сами находятся, каждый день что-то приходит на e-mail. После спектакля подходят и предлагают материалы. Мы читаем всё, но 99,9% — это для журнала «Вожык», к которому я очень уважительно отношусь, но это не для эстрады.

Неактуально?

Не смешно. Драматический артист может спрятаться за декорациями, режиссерским решением, костюмами. Все сидят, ничего не понимают, но говорят, что побывали на премьере. А тут ты голый – ты вышел, вот микрофон и публика. В эстраде и футболе разбираются все, и каждый может крикнуть «не смешно!». Твоя задача – заставить их смеяться, веселиться.

Поэтому мы счастливы, что в Беларуси появились два автора. Один — Сергей Комиссаров, наш бывший артист. Сейчас он стал сотрудничать с «Кривым зеркалом». Москва есть Москва, всем нужны деньги. И второй автор – Вероника Чалай, которая пишет на московском уровне. Два автора на такой небольшой театр и небольшую страну – это просто боженька к 25-летию нам подарок сделал. Теперь мы спокойно можем выпускать даже по две программы в год, потому что есть материал. «Вначале было слово» — так сказано в самой великой книге. У нас это первый закон.

Вы рассказали случай, когда вам крикнули из зала «не смешно!». Получается, что сегодня ваша функция – развлекать?

К сожалению, да. Раньше Гоголь и Салтыков-Щедрин не только развлекали, но и духовно развивали людей. Сегодня это только развлечение. Если мы возьмем «ПрожекторПерисХилтон», «Большую разницу» и любого самого известного артиста, начиная от Задорнова и заканчивая Винокуром, все это только развлечение. Такое время пришло. Мы его переживем, и опять будет поучение, опять люди будут думать: «Как они такое говорят?».

Не смущает вас, что вы воспитаны на классике, но зажаты в тисках юмора самого низкого качества?

Не смущает, потому что сегодня Крыжановский на сцене развлекает, а завтра он на TUT.BY говорит серьезные вещи. Сегодня Крыжановский веселит, а через день дает интервью солидной газете. Я горжусь своим интервью Deutsche Welle перед выборами, оно было очень острое и было посвящено сатире в Беларуси. Там Крыжановский совсем другой, такой неожиданный, что Deutsche Welle схватились за голову. Действительно, Крыжановский разнообразен, и это очень здорово.

Только не подумайте, что говорю про себя, но в нашем жанре есть личности, а есть клоуны. Не буду называть клоунов, потому что TUT.BY читают и в России, и мои коллеги в Беларуси, а назову личности. Жванецкий – это личность, юмор которого такой, что все говорят: «Молодец!». Я стремлюсь к тому, чтобы стать личностью.

А пока приходится быть клоуном…

На сцене – да, а в жизни, политике, семейной жизни я очень серьезный человек. Наверное, вряд ли бы вы сегодня пригласили клоуна, который бы травил анекдоты.

Безусловно, мы видим вас на сцене в разных образах, но хочется поговорить на серьезные темы. В 1977 году вы были приняты в труппу театра Янки Купалы. Сколько вы там прослужили?

12 лет. Я пришел туда и сразу стал играть хорошие роли. В моем репертуаре было очень много главных ролей, в том числе моя гордость – роль Хлестакова. Наверное, каждый артист, который сыграл эту роль, гордится ею. Я играл не того Хлестакова, к которому мы привыкли, финтифлюшку. Валерий Николаевич Раевский, главный режиссер нашего театра, поставил Хлестакова так, что школьные учителя написали протест в Министерство образования, чтобы этот спектакль закрыли.

А каким был ваш Хлестаков?

Представьте себе: современный парень, веселый, абсолютно не дурак, приезжает в какой-то город. Его почему-то принимают за сына знатного человека. Этот парень понимает, что к нему идут губернаторы, прокуроры. И он сначала не понимает, смеется, а потом решает проверить, берет деньги, пользуется всем и понимает, какое здесь болото. И ему становится страшно, он скорее хочет удрать в Москву, Петербург. В конце он убегает, потому что свихнулся: он жил в этой стране, верил во все. Это сегодняшний спектакль, и я горжусь этой ролью.

12 лет в ведущем театре страны – это очень солидный срок…

Когда началась перестройка, и все вокруг забурлило, стало меняться, все театры остановились. Они не знали, что играть. Не было пьес про современную жизнь, когда жрать нечего, на все талоны, уходят коммунисты, и мы ставили водевили. Я разрывался. Потом появился Владимир Перцов, который создал не только «Христофора», но и знаменитых кроликов. Кстати, он живет в Несвиже. Он пришел к нам, мы играли капустники. Меня ему представили, и после этого начался славный путь театра «Христофор».

Если я правильно понимаю, то ваш уход из театра был связан именно с желанием перемен?

Безусловно.

Вы никогда не жалели, что променяли одну сцену на другую?

Знаете, были моменты. Но они случались, когда меня не понимали, просили лучше рассказать анекдот. У меня есть мечта сыграть драматическую роль.

Скучаете по театру?

Я же драматический актер, я закончил театральный институт, учился у великих педагогов. Я учился у ученицы Станиславского, через нее и мне что-то перешло от Константина Сергеевича. Мне хотелось бы сыграть хорошую роль, но штамп, который на меня навалился, не дает режиссерам возможности пригласить меня. Я сам видел, как Юрий Гальцев, тоже драматический актер, играл в фильме серьезную роль, и я ему не верил: он уже одел маску. Это наша беда, мы должны ее пережить. Сами виноваты.

Но вы все-таки говорите об этом с сожалением. На драматической сцене можно поднять серьезные вопросы, заставить человека задуматься в отличие от той сцены, на которой выступаете сегодня вы и где сплошной «ржач».

Наверное. Но с этим ничего не поделаешь. Известный наш белорусский артист Жданович, который всю жизнь играл и играет Маляваныча, воспитал уже несколько поколений, в Русском драматическом театре играл серьезную роль. Он вышел на поклон, и зал кричал: «Браво, Маляваныч!». Понимаете, он Маляваныч. Поэтому артисты, которые играли в знаменитом сериале «Кабачок 13 стульев», потом долгие годы не могли вырваться из штампов. Это минус нашей профессии.

Как все-таки ваша профессия зависит от публики. Никуда не денешься, даже себе не принадлежишь…

Мы пляшем под «народную» дудку, и тут ничего не поделаешь. Кто-то сумел вырваться – тот же Жванецкий, Задорнов. Жванецкий не будет что-то делать на потребность публики. Придет пять человек – он будет для них работать. Но, слава богу, к нему приходят полные залы. А мы нет: если нам кричат «не смешно!», мы быстренько корректируем – и себя, и репертуар.

Во время становления театра «Христофор» был один смешной случай. Мы путешествовали по ГДР, в воинских частях. Мы тогда играли в Купаловском театре, у нас была сценка, и ЦК комсомола пригласил нас туда. Никто не ездил в Германию, все считали это ниже своего достоинства, а мы поехали. Солдат не выпускали за пределы части, и они все два года торчали там. Нас там каждый день поили, это называлось шпага. А пить было нельзя: перестройка, Горбачев запретил. И якобы подкрашенный компот был чистейшим спиртом.

Мы выступаем, и все солдаты просто плачут от смеха, лупят друг друга кулаками по спине. Приезжаем в другую часть. Выступаем, первая шутка – и тишина. Вторая шутка – и тишина. Третья шутка – и тишина. Я уже за кулисами шепчу: «По пошлятинке», потому что я знаю, что пошлое слово всегда рассмешит. Сидят красные, не смеются. Потом я выхожу и вижу, что прямо перед сценой сбоку стоит полковник и приказывает им не ржать и не мешать артистам. Я никогда этого не забуду! Они аж давились от смеха, но молчали, потому что полковник запретил.

Этих историй накопилось так много, что я даже книгой разродился, которая называется «У Христофора за пазухой». Книга уже пережила два издания, ее расхватывают, как горячие пирожки. Мы продаем ее не в книжных магазинах, а на спектаклях. За три спектакля уже нет тиража.

Замечательно, когда есть о чем сказать…

Эта книга может быть бесконечной, потому что каждый день что-то происходит.

Вы до сих пор заместитель председателя Либерально-демократической партии?

Да. У меня обостренное чувство справедливости, которое было еще со школы. Я сражался с коммунистами, все время переходил дорогу на красный свет. Чушь полная! Раз я перехожу дорогу на красный свет, значит, я антисоветчик. Ночью, чтобы никто не видел. Несправедливость меня всегда волновала, поэтому я разругался с комсомолом, никогда не вступал в партию.

Когда зашевелилась перестройка, я пошел в ЛДП, потому что была возможность что-то сказать. Я больше сатирик, чем юморист. Это абсолютно разные профессии. Сатирики – те же скоморохи, их сажали на кол за то, что они говорили про царя, бояр. Поэтому сатиры в СССР вообще никогда не было. Их называли сатириками, но они смеялись только над начальниками ЖЭСа, выше уже было запрещено. Когда политика забурлила, и все хотели ею жить, я захотел найти единомышленников. Я украинец по национальности, сын военного, но не могу сказать, что я ярый украинец. И не могу сказать, что я русский, хоть и говорю и думаю на русском, потому что я учился в Белорусском театральном институте, работал в Купаловском театре, где говорят только на белорусском языке. Здесь моя родина, родились мои дети, здесь живут все мои жены. Я никогда не был националистом, и я категорически не воспринял БНФ. Хотя я с уважением отношусь ко всем партиям, и к БНФ в том числе. Я их уважаю за мужество, свою позицию.

Зачем вам это вообще? Ведь вы можете бороться на сцене, быть независимым от политических партий и течений? Или я не прав?

Не правы. Потому что театр – это театр, юмор – это юмор. Партия – это намного серьезнее. Любая политика – это тот же театр. Возьми любого руководителя страны – чем они не артисты? Шекспир сказал, что весь мир – театр, а люди в нем – актеры. Мне захотелось найти единомышленников. Мне очень импонировал Владимир Вольфович, острота, с которой он говорил: «Подонки! Сволочи! Всех в тюрьму!». Мне это нравилось просто как артисту. А потом я убедился, что это мудрейший человек, с тремя высшими образованиями.

Я был на съезде по случаю 20-летия ЛДПР, и он 50 минут без бумажки говорил речь. Он начал свою речь со слов великого Платона: Если ты не идешь в политику, будь готов, что тобой всю жизнь будут руководить дураки». У него шикарная память, и он на пальцах рассказал историю России от Ивана Грозного до наших дней и объяснил, почему все так плохо живут. Поэтому я не мог не пойти в политику. Я знал, что у нас тоже есть Либерально-демократическая партия. Тогда она была рядом с российской партией, и я стал ее членом.

С какого года?

Уже много лет. От рядового члена партии, который бегал собирал подписи, раздавал листовки, я вырос до заместителя председателя ЛДП. Сегодня я член и руководитель Центрального комитета. Буквально несколько дней назад мы объявили, что в Беларуси создано «Народное движение». Это аналог «Народного фронта» в России. Я вошел в координационный комитет.

Я вижу себя там в дальнейшем, потому что моя жизнь как артиста закончится очень скоро. Юмор – это молодежный жанр. КВН, Comedy Club… К ним можно относиться хорошо или плохо, но по возрасту это их. Старческого юмора не бывает. Я сам видел бедного Райкина, которому было за 70. Он выходил и шутил, и весь зал снисходительно улыбался. Поэтому мы должны уйти и сделаем это. Театр «Христофор» проживет жизнь, которую должен прожить. Я с огромным удовольствием пойду в политику.

Я так понимаю, что пришло время задуматься – театр «Христофор» рано или поздно умрет, вы сами сказали, на драматической сцене места вам нет – не поверят, остается политика?

Нет. Я не иду в политику только для того, чтобы чем-то заниматься.

Но вы же не пойдете вагоны разгружать, когда без работы останетесь?

Не пойду – кишка тонка. Но в политику я иду не потому, что мне нечем будет заняться, а потому что это мое второе «я». Мы говорили о внутренних слоях, так вот политика — это один из моих крупных слоев. Я хочу бороться за справедливость, хочу что-то изменить, и политика будет продолжением моей жизни.

Получается ли сегодня настолько реализоваться в политике, насколько хотелось бы?

Нет, не получается ни у кого, потому что мы единственное государство в СНГ и Европе, у которого нет партийного парламента. Это очень плохо, так не должно быть. Партийный парламент есть во всем мире. Люди загорелись какой-то идеей, нашли других людей, их стало еще больше. Почему они не представлены в парламенте? Когда-нибудь наш парламент будет партийным, не знаю, в 2012 ли году или 2016, но в любом случае это обязательно произойдет – должно быть так. Это стимул для власти, это профессиональная оппозиция, которая будет работать в парламенте и которой не заткнешь рот.

Конечно, ЛДП считается оппозиционной партией, но мы записали, что мы конструктивная оппозиция. Есть два варианта для оппозиции: идти на площадь или добиваться своего другими путями. Мы добиваемся другими путями, это наша позиция. Мы не подставляем своих членов под дубинки, но то, что мы говорим правду и боремся с властью, это действительно так. Мы за то, чтобы немедленно признать Абхазию и Осетию. Мы за то, чтобы ввести российский рубль. Мы за то, чтобы разогнать сегодняшнее правительство. Мы за то, чтобы была партийная система, о которой я говорил.

Как бы ни называли партию Гайдукевича, это самая большая партия в стране – 42 тыс. человек. По белорусским меркам это очень много. Крупнее нашей партии сегодня нет. Кто-то скажет: «А как же «Белая Русь»? «Белая Русь» — не партия, это общественное объединение. 42 тыс. – это не просто цифры, все бумаги проверяются в Минюсте. Если позвонят и спросят у кого-нибудь, значащегося в списке, член ли он партии, и он ответит «нет», то партию вообще закроют. Поэтому это действительно люди, которые верят и ждут часа Х, и он обязательно настанет.

Лучшего будущего ждет тот, кого не устраивает настоящее…

Как и у любого человека, самое главное – это моя роль отца. Я четырежды отец, я единственный артист в Беларуси, у которого четверо детей, и единственный юморист в мире, у которого четверо дочерей. Во Франции есть юморист, у которого четверо детей, но не четыре дочки. Я оказался хорошим отцом, несмотря на то, что у меня пять браков. Но все мои жены, дети, мы все вместе. Это большая семья, мы не расстаемся. Я за них могу жизнь отдать. И меня, безусловно, беспокоит будущее.

Обычно наши гости резюмируют встречу…

Я хочу сказать пользователям, что очень легко делать выводы о любом человеке, событии. И очень трудно разобраться глубже, почему так происходит. Я желаю всем разбираться в том, что происходит и как происходит. Друзья, не надо рубить с плеча, надо спрашивать, почему так вышло. Те, кто рубил с плеча, были в 1917 году. Если бы они подумали, может быть, договорились, и страна была бы другой.

Тэги: Евгений Крыжановский, театр сатиры и юмора, Христофор