Жнiво и хлеб

29 августа в галерее «Ў» прошло событие, мощное по своей интенсивности и заряду. Юра Шуст и Базыль устроили «Жніво»: однодневную выставку-встречу. В интервью они рассказывают о полезности мусора, силе утопии и невозможности возврата.

Почему «Жнiво»?

Юра Шуст: «Жнiво», потому что это подведение итогов, с констатацией пройденного этапа и начала нового. К тому же, это лето, август, мы сеяли, растили и сжали.

Почему выставка длилась всего один вечер?

Ш. Выставка была на один вечер, потому что в другом случае выставка вообще не имеет смысла. Мы считаем, что каждый день должна проходить новая выставка, тогда происходил бы гораздо больший обмен информацией, гораздо больше возможностей для людей представить себя и поделиться чем-либо. Вообще, я считаю, что выставка, которая затягивается больше, чем на пару дней, просто умирает. Может быть, в каком-то большом городе, мегаполисе, это обоснованно, но в случае Минска можно прямо сейчас наблюдать ситуацию выставки, на которой никого нет.

Но если выставки будут проходить каждый день, будет слишком много всякого мусора…

Ш. Мусор же тоже полезен. Мне кажется, в случае Беларуси…

Базыль: Этого мусора не хватает. Потому что эти вялотекущие события, которые происходят, — это просто скукотища. Прикол в том, что выставка происходит, мы выкидываем какую-то форму, точку соприкосновения того, что мы произвели, и того потребителя, который смотрит под своим углом. И в этот момент кроме наших работ мы там присутствуем сами. И за это время, за 2 часа, мы успеваем увидеть людей, они успевают с нами контактировать, а в течение месяца мы просто не можем быть тут постоянно. В чем смысл работы без ее автора? Нет смысла.

Ш. Формат был также обоснован определенными условиями, потому что действительно, время галереи занято уже на год вперед, и был один маленький промежуток, в который можно было сделать эту презентацию. Вообще, возможно, это даже не выставка, это такая встреча.

Б. Встреча с друзьями.

Ш. Вот ты сразу ищешь какие-то стереотипы: это была выставка? это была презентация? Это была не выставка, не журнал и не презентация, это была просто встреча, рандеву и одновременно вернисаж с финисажем. Словно гром в конце лета. Он был, прошел, и чем короче этот промежуток, тем он острее, гораздо ярче он запомнится.

Что за работы были там представлены?

Б. Это не была какая-то цельная работа, по эмоциональной составляющей они были подобраны, а вот периодичность их создания была разная. Но все работы были достаточно свежие. У меня, например, были сделаны вещи, которые сочетались в нескольких образах, каких-то моментах, явлениях, которые собирались в одно и друг друга дополняли. Во всех моих работах было одно обращение: «Ищите выход».

Ш. Просто мы долгое время много общались с Базылем и жили вместе, и у нас есть какие-то точки соприкосновения, благодаря которым эта экспозиция была выполнена в каком-то общем ключе

Почему не было оригиналов работ?

Ш. Потому что мы просто против материальной ценности произведения искусства. Это вообще ничего не стоит, в данном случае ценна только идея. Все остальное — это просто бумага. Это констатация того, что если есть идея, и она хороша, то абсолютно неважно, как она выполнена и в каком материале исполнена, неважно какая рама у работы.

Б. Главное было это выбросить.

Ш. Мы очистились.

Б. Теперь наша задача снова накопить что-то.

Ш. Мы сжали, сложили это все в снопы и представили людям, а они перемололи и испекли из этого хлеб, вкусили его и получили какой-то заряд. По поводу выставки, мне кажется, надо вообще поменьше говорить, а больше делать каких-то нестандартных, нелинейных предприятий, мероприятий, которые будут расширять сознание общества и формировать нестандартный, нелинейный взгляд на вещи. Смыслом этого мероприятия был процесс и сама импровизация, потому что даже наше выступление было полностью импровизированным, все произошло очень импульсивно и очень экспрессивно. И вообще, глупо сейчас тут обсуждать это, это большая проблема Беларуси — всегда взгляд назад.

Б. На что-то надо опираться, на то, что было. Все должно быть подтверждено какой-то новостью, каким-то интервью, всем всегда нужны доказательства того, что-то является важным, все должно быть документом.

Ш. Это такое мещанское желание запечатления, фиксации момента, жизни, все это нужно, чтобы чувствовать себя живым, это жажда бессмертия, попытка остановить время. Люди пытаются остановить жизнь ежеминутно. И художник очень часто страдает такой же болезнью, не могу сказать, что и я от этого полностью избавлен. Но, тем не менее, я стараюсь смотреть вперед и жить сегодня и завтра. И не складывать в какие-то карманы какие-то камешки, какие-то медальки, копейки. Но всегда будут те, кто будет документировать то, что делают другие, потому что не могут сделать что-то сами. Вообще это психическое расстройство, я считаю.

Б. Есть свободные люди, которым плевать на документ, но таких очень мало, тут все стараются создать каталог.

Ш. И мы этим страдаем, но если говорить о каких-то утопиях, именно утопия является каким-то развивающим и движущим понятием, не нужно бояться утопий, потому что утопии — это самое верное направление. Наше затравленное общество ежесекундно напоминает, что у тебя ничего не получится. И как только ты в это поверил, ты слился с потоком. Если взять феномен подросткового возраста, подросток приходит в этот мир и может относительно объективно видеть то, что происходит в действительности. Его мозг еще не настолько порабощен запретами, ограничениями и соглашениями, его взгляд довольно свеж для того, чтобы воспринимать вещи, происходящие вокруг,как-то более-менее адекватно.

Б. И чем больше у тебя необычных желаний, неестественных для всех окружающих людей, тем лучше. Те догмы и стереотипы, которые предлагают ребенку в 16 лет, он отвергает, потому что ему неприятно, потому что ребенок хочет бесконечно видеть волшебство, а его везде обламывают и говорят: «ах, чувак, так нельзя, так нельзя».

Ш. Многие бунтуют, это феномен максимализма, когда человек пытается что-то изменить, а ему говорят: «ну перебесится, все пройдет, пару лет — и станет такой же, как и мы». А на самом деле это самое здоровое состояние человеческой единицы, этот возраст. И нельзя ни в коем случае смиряться с какими-то нормативами, которые тебе предоставляют.

 

Почему вы решили делать это в галерее «Ў», а не где-то в другом месте? Как вы видите роль галереи как арт-пространства для Минска и в широком смысле?

Б. Нет никакой роли, не имеет никакого значения, лучшие места там, где ты сам захочешь. Нет никаких пространственных преград, галерея — это не место, к которому нужно стремиться и говорить: «ой, я выставился, и это здорово», это не делает тебя выше, лучше. Важно просто понимать, что появляется пространство вокруг тебя. А для того, чтобы происходило какое-то событие, выставка, конечно, тебе нужен зритель, и этот зритель должен быть информирован.

Ш. На сегодня галерея «Ў» — это доступное место для всех, которое находится в центре, и все о нем знают. Но все могло бы происходить в любом месте, вообще мы за поиск новых мест. Сегодня с использованием социальных сетей доступны такие возможности информирования людей, что событие может происходить, условно говоря, в трамвае с номером таким-то в такое-то время.

Б. Нам не претит вся эта концепция стрит-арта, которая говорит про открытые пространства и про использование вообще любого ландшафта, вообще любой среды как места, где ты можешь выставлять свои работы. Под водой, над водой, в пустыне, в желудке, в подвале, где угодно. Можешь делать выставку в желудке и через зонд смотреть. В Минске лучшие места там, где больше людей ходит, нормальных, простых, здоровых, у которых есть глаза и они могут видеть. Это любая площадь, любое метро, любой забор. Просто никто особенно не пробует договариваться.

Ш. Можно и не договариваться, для этого просто нужна смелость определенная.

Б. Пусть оно будет мгновенно, но смысл в том, что ты произвел это, тебе не нужно проходить бесконечный этап внедрения в какие-то круги какого-то искусства. Вести войну с галереями не стоит, но все-таки выходи наружу, выходи на улицу, иди к простому человеку, к простой швее, массажистке, начальнику депо. Потому что вот эти люди, которые соприкасаются с вещами, с которыми они никогда не соприкасались, они офигевают, им это настолько интересно, насколько это неинтересно тем людям, которые приходят на выставки. Ты получаешь настолько бешеный энергетический заряд, когда уборщица подходит к тебе и говорит: «Боже мой, ты угадал мою душу», потому что перед тобой стоит семидесятилетняя женщина с гигантским жизненным опытом.

Юра, расскажи про свою работу в рамках выставки «На Захадзе ад Усходу», про нее ничего не узнать, нигде ничего не написано.

Ш. На самом деле работа очень простая и достаточно острая. Описания к этой работе нет именно по той причине, что люди настороже и боятся. Вообще, сегодня страхом пронизана атмосфера Беларуси. Эта работа — своеобразное надгробье, констатация невозможности интеграции Востока и Запада. Проблема непонимания между этими частями света существует уже очень давно. И сегодня моя работа запечатлеет это напряжение в отношениях Востока и Запада. В этом году Олимпийские игры проходили в Лондоне, именно поэтому «Лондон», и в Лондоне произошел инцидент, который и констатирует эту глобальную проблему. Я думаю, человек сведущий и пребывающий в курсе событий поймет, о чем идет речь. Просто понятие о правах человека в этих частях света слишком сильно разнится для того, чтобы происходила какая-то интеграция. И вообще слишком разнятся понятия о культуре, культурный уровень развития. И пока у руля находится определенный класс, ни о какой интеграции не может быть и речи. Все подробности касательно этой работы будут представлены в каталоге, который будет выпущен по завершении этой выставки.

 

Что вы думаете про образование в арт-сфере, про университет?

Ш. Есть люди самодостаточные, которым достаточно своего опыта, своего наблюдения, своего сознания, чтобы понимать, что происходит вокруг, анализировать это и создавать на базе этой информации, образно говоря, «искусство». Я думаю, что университет с художником ничего не делает, университет что-то делает со студентом, а художником он уже становится в совсем другом пространстве.

Б. Проблема в том, что в большинстве своем люди идут учиться, чтобы над ними стоял надсмотрщик в виде преподавателя, который будет направлять их. Потому что нет этой самостоятельности и внутренней силы, которая двигает человека, вот этому надо учить.

Ш. Человеку нужна официальная констатация того, что он идет по пути художника, креатора какого-то. Вот когда он уже пошел в университет, ему кажется: «Да, я хочу стать художником или еще кем то, и у меня есть на то основания, потому что я учусь». Мне кажется, что процент людей сознательных и инакомыслящих, людей, которые могут создавать какие-то неординарные вещи, он по сути один и тот же во все времена. Это на генном уровне, либо в тебе это есть, либо в тебе этого нет.

Может, в какой-то момент академия может стимулировать развитие, и то по причине сообщества, в которое человек попадает. Потому что если ты пошел учиться, ты попал в сообщество людей, которые работают примерно в том же направлении, и когда ты попадаешь в это сообщество, конечно, тебя это стимулирует, потому что у тебя появляется конкуренция, вокруг тебя вращаются люди, которые занимаются подобными вещами, и твое развитие происходит гораздо более интенсивно.

Б. Фишка того университета, где мы учились, в том, что люди собирались, и не в университете они получали знания, они их получали в своих маленьких комнатушках, квартирках, в которых они вместе тусовались, или в каких-то других местах. Университет был просто тем местом, куда их привело, как и галерея: ничего не происходит, но это место, где встречаются люди. Образно, ярмарка, где ты знакомишься с другими, и вы контактируете, и ваши контакты потом могут во что-то вылиться, вы можете друг друга воспитать, стимулировать развитие. Любой университет — это всегда прогосударственная структура, которая работает на формирование устройства общества.

Ш. А искусство само по себе — протест, выход за рамки.

Ну, это в идеале, конечно, сейчас много искусства коммерческого.

Б. Такая тенденция есть, искусство стало этим, потому что такое время…

Ш. Потому что есть спрос. Есть люди, которые уже наелись, скажем так, едой, им надо заполнять какие-то душевные пустоты. И в нашей стране этот уровень развития еще не достигнут.

Б. В искусстве сегодня используются высокие технологии, это большие деньги, и на этом тоже делают большие деньги, потому что это шоу. Задача любого современного искусства — это просто порвать мозг зрителю.

Ш. В реальной жизни современное искусство — это как мода, это смена сезонов, тенденций. Кураторы просто пытаются угадать, что будет модным в следующем году. Но в данном случае, мне кажется, мы должны говорить о мейнстриме в искусстве и об искусстве, которое действительно является авангардным.На мой взгляд, задача искусства в том, чтобы выходить за рамки, чтобы вновь столкнуться с хаосом, чтобы рушить этот домик, который зритель в сообществе с автором постоянно пытается построить, вычистить и структурировать. Потому что зона покрытия, освоения пространства каждый день, естественно, расширяется, тем более в нашем динамичном мире сегодня. Эти границы расшираются ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Задача в том, чтобы выходить за рамки, и стена эта все дальше.

Б. Ты выходишь за рамки, в этот хаос, и любая индустрия быстро осваивает его.

Ш. И превращает в тренд.

Б. И этот момент сегодня несколько скоротечен.

Ш. И все, он уже освоен, это как часть девственного леса. Ты открыл кусочек этого девственного пространства, и туда хлынули люди, надо идти дальше. Пространство это бесконечно.

Б. Поэтому художник должен сейчас быть футуристом, предсказателем.

Ш. Но выход за рамки структуры может быть чреватым невозможностью возврата.

Автор: Оля Сосновская

Тэги: Базыль, галерея "Ў", Жніво, Юра Шуст