Руслан Вашкевич: Мне удалась интервенция в музей!

До 17 октября 2011 года в Национальном художественном музее Республики Беларусь минской публике будет представлен арт-проект известного белорусского художника Руслана Вашкевича под лаконичным названием «Музей».

Что означает появление персонального «музея» Руслана Вашкевича в главном художественном музее страны — мы спросили у самого Руслана и куратора проекта Альмиры Усмановой.

Руслан, возможно, некоторые пользователи с вами не знакомы, поэтому не обойдется без вопросов, которые в обычной жизни считаются банальными… Как вы выбирали свою будущую профессию?

Руслан Вашкевич: Как и все дети, я рисовал, но все это дело забросили, а я продолжил. По выходным я ходил изостудию в парке Горького, потом поступил в школу-интернат Ахремчика.

Родители поддерживали все ваши начинания?

Руслан Вашкевич: Да, особенно бабушка. Но на самом деле все это было инертно, по-советски. Я родился в семье медицинских работников, служащих, поэтому никакого специального образования у меня не было, и книг по искусству я долгое время не видел. Но потом, благодаря школе-интернату по музыке и изобразительному искусству имени Ахремчика, в народе «Парнат», я приобщился к академическому рисованию.

И вы уже осознано пошли по этому пути?

Руслан Вашкевич: Там людей целенаправленно готовили для музыкальной или художественной карьеры. Из-за специальностей, уроков рисования образовательная программа была растянута. Мы учились 11 лет, вместо 10, как в обычных школах. И постепенно мы запускали все образовательные предметы, потому что делали упор на специальность. Это беда этой школы: такие люди были полуфабрикаты, из них ничего не могло получиться, кроме художников и музыкантов или просто замечательных людей.

А как у вас с музыкой?

Руслан Вашкевич: У нас было четкое разделение, мы не учили все вместе. С музыкой у меня все совершенно спокойно. Художников набирали с 5 класса, музыкантов — с 1 класса. Потом я готовился к поступлению в Театрально-художественный институт, теперешнюю Академию искусств. Я выбрал отделение «монументально-декоративное искусство». Это было очень интересное и универсальное отделение, где учили всему, а не просто рисовать квадратные метры картин маслом. Нас учили еще и архитектуре, техникам работы с материалом: от фрески, витража, мозаики, левкаса до работ в интерьере. Я получил комплексное образование.

Каким педагогам вы благодарны?

Руслан Вашкевич: Еще в школе у меня был педагог по рисованию Николай Васильевич Волчок. Он до сих пор там преподает. Он научил нас рисовать правильно, конструктивно, скульптурно, выявляя конструкцию рисунка и формы, нежели светотеневую передачу. Это был принципиальный и не очень популярный тогда ход. Но это принесло свои плоды: все мои одноклассники хорошо рисовали.

Также была замечательная учительница Измайлова Людмила Константиновна. Это художник старой формации, она к каждому находила свой ключ. Например, она понимала, что меня нужно злить, а не хвалить, чтобы я мотивировался к работе.

Этот принцип действует и сейчас?

Руслан Вашкевич: Да, метод от противного, протестный ресурс для меня очень актуальный. Единственно, сейчас этот механизм я понимаю сам и могу сам себя накручивать.

Кто был важным из преподавателей более позднего времени?

Руслан Вашкевич: Конечно, заведующий кафедрой Ващенко Гавриил Харитонович обладал безусловным авторитетом у нас на отделении монументально-декоративной живописи. Этот человек держал уровень нашего отделения. Хорошо, что все преподаватели были сильными «играющими тренерами». В отличие от теперешних они все не были просто преподавателями: параллельно они делали гигантские заказы, витражи в «Доме кино».

Практически это была теория и мастер-класс…

Руслан Вашкевич: Мы могли все это видеть воочию. Конечно, образование было постсоветское, со своими огрехами, закрытостью, но нам повезло: началась перестройка. Мы увидели литературу, выставки, ездили в Москву и Питер, восхищались неофициальным искусством. Мы быстро этим заразились, начали искать свою точку зрения в искусстве. На то время мне очень нравился Олег Целков. Это российский художник, который, надо сказать, один год учился в Минске. Одно время я находился под его неявным, но очевидным вниманием.

Я так понимаю, благодаря этому поиску вы и подошли к актуальному искусству?

Руслан Вашкевич: Это происходило постепенно. После Академии искусств я на полгода попал на стажировку в Ганновер. Как раз там я увидел музеи современного искусства именно такими, какие они сейчас в Европе и у нас. Я посетил галереи, познакомился с творчеством огромного количества художников, с различными направлениями. Меня это как-то правильно сориентировало в мире искусства. Наверное, с того времени и начался отсчет.

Как на пальцах можно объяснить, что такое актуальное искусство?

Альмира Усманова: Слово «актуальный» пришло к нам из немецкой культуры. То, что сейчас называется актуальным искусством, — это в основном искусство последних 20 лет. Для меня главной характеристикой актуального искусства является его постконцептуальное состояние. Это искусство, которое стало возможным после концептуализма. Его отличительной характеристикой является полижанровость и мультимедийность. Можно работать в любом жанре, как это делает Руслан. Можно использовать различные медиа, не бояться использовать любое пространство, которое может для этого подойти: от улицы до стадиона. Кроме того, мне кажется важным, что любой художник, который причисляет себя к актуальному искусству, умеет говорить о себе сам не только с помощью визуальных текстов, работ. Он в состоянии концептуализировать то, что он делает.

Руслан Вашкевич: Мне кажется, что современный художник действительно может позаботиться о себе сам. Он умеет работать не только с кистью. Это человек, который кладет себе зубную щетку в карман, едет на край света и делает там свое дело.

Вы тоже такой?

Руслан Вашкевич: Хотелось бы думать. Я стараюсь быть таким.

Альмира, это правда?

Альмира Усманова: Я не могу сказать, я не знаю его с детского сада. На мой взгляд, он такой человек. Художники, занимающиеся актуальным искусством, часто не имеют специального образования. Мы привыкли к тому, что к искусству причастны только те, кто прошел все стадии инициации: от художественной школы, через художественную академию, приобщился к Союзу художников и имеет пропуск в мир искусства. В концептуальном искусстве я знаю немало людей, которые могли быть философами или поэтами, инженерами.

Понятно, что среди художников тоже существует стратификация и некое снисходительное отношение к людям, которые не получили художественного образования. Но мне кажется, что здесь царит свобода воображения, и возможность изобрести свой собственный визуальный язык оказывается более важной, чем подтвержденный дипломом профессионализм.

Вы согласны с Альмирой?

Руслан Вашкевич: Это так. Видимо, наша система обучения направлена на исполнительское мастерство: готовят хороших ремесленников, и потом эти люди становятся хранителями традиций, несут на себе это бремя всю жизнь и не знают, что с этим делать. Традиция и академизм довлеют. В этом смысле можно говорить о комплексе троечника и отличника. Отличники потом заточены на объем работ, который им заказывают. А троечники свободны.

Таких людей очень много среди архитекторов, инженеров, философов — художников современного толка. У них свободно расшатаны мозги, они не являются примером для подражания и примером вообще. Они свободны от рамок, ищут себя самым простым, прямым и эффектным способом. И это абсолютно оправданно.

У вас был свой поиск?

Руслан Вашкевич: Он идет до сих пор. Как представитель академического образования я имею все эти травмы постакадемического образования и собственные комплексы. Но я с ними успешно борюсь. Эта видимость борьбы меня стимулирует. В том числе мой проект «Музей» в Национальном художественном музее, о котором мы будем говорить, это один из способов преодолеть эти фобии.

Альмира Усманова: На мой взгляд, в ситуации конвергенции медиа крайне сложно обозначить точные границы между различными культурными формами. Например, мы можем говорить об актуальном искусстве в той мере, в которой присутствуют основные агенты художественного поля: есть кураторы, публика, художники и музей или пространство, где можно увидеть это искусство. Но с точки зрения культурных реалий работы, размещенные в интернете, и разнообразные формы альтернативного творчества тоже могут быть отнесены к искусству.

Эстетический критерий, который позволил бы нам отделить искусство от неискусства сегодня очень размыт. Говоря о выставке, я хотела сказать, что для нас было важно повторить жест: что означает, когда нечто оказывается в музее и начинает восприниматься как искусство. В данном случае я говорю не о работах Руслана: если бы мы увидели их на уличном вернисаже, мы бы поняли, что речь идет об искусстве. Но ведь там есть и другие объекты, и видео, и естественные объекты, такие, как дрова. В общем, нам хотелось воспроизвести этот концептуальный жест создания искусства посредством пространства.

Руслан Вашкевич: Действительно, в проекте было важно сделать массированную атаку, художественную провокацию в хорошем и плохом смысле слова на бюрократическое учреждение, официальное, серьезное и неповоротливое. Я хотел ввести его на территорию современного искусства. Поэтому там было не до хороших манер или чистоты высказываний. Важно было артикулировать этот жест в довольно невнятном пространстве. Чтобы это выглядело заметнее, пришлось перенасыщать пространство, в том числе не только объектами искусства, но и видеоинформацией, инсталляциями.

Кроме того, для меня стала замечательным опытом интервенция в городскую среду, когда с помощью бигбордов, растяжек современное искусство получило окно в мир. Это оказалось сильным ходом этого проекта, и это действительно работает, даже независимо от выставки. Может стоит думать о том, чтобы когда-нибудь сделать отдельный такой проект — выставка современного искусства на бигбордах.

Предложение организовать проект «Музей» поступило вам из музея?

Руслан Вашкевич: Можно сказать, я сам напросился. Год назад с почти готовым предложением я появился на ученом совете музея. Это мероприятие, на котором составляются ближайшие планы. И я почти вынудил их согласиться с моей идеей. Она показалась им интересной. Национальный художественный музей отказался от выставок современных художников, мотивируя это тем, что есть Музей современного искусства, Дворец искусств, галерея Ў, и всех направляет туда.

Но так как они борются за количество посетителей, и у них есть своего рода хозрасчет, они в этом заинтересованы. Они проводят ночи музеев, иногда совершенно нелепые мероприятия только для того, чтобы завлечь публику. Наверное, с этой стороны они что-то увидели в этом проекте. Потом мне уже ничто не мешало насыщать его серьезностью, сложностью, которую мне позволила моя фантазия.

Насколько проект серьезен и сложен для восприятия обычного зрителя?

Альмира Усманова: Я думаю, здесь можно было бы говорить о разноуровневости этого мероприятия. Я слушала Руслана и подумала о том, что для меня остается вопросом, были ли там зрители, которые до конца прочли месседж. Можно зайти на выставку и послушать самого Руслана, поскольку там есть видеогид. Это странная ситуация удвоения автора в пространстве, когда автор представлен не только в виде работ, но также «ведет» зрителя и рассказывает ему, что там представлено.

Я хотела бы рассказать о значениях, которые, на мой взгляд, неочевидны и для меня как куратора были очень важны. Мне кажется, что само внедрение современного искусства в достаточно консервативную социальную конституцию, каковой является Национальный музей, было для нас попыткой преодолеть жесткую дихотомию альтернативного и официозного искусства.

Вы считаете, это была удачная попытка?

Альмира Усманова: Я думаю, да. Хотя надо посмотреть, будут ли за этим последующие шаги. Я не могу сказать, что мы сделали что-то совершенно радикальное. Но, несомненно, это интервенция, которая до сих пор не осуществлялась. Известный нам круг художников в основном выставляется за границей или в пространствах для современного искусства, таких как галерея Ў. Я не уверена, многие ли распознали в этих оптических трюках Руслана и кроме игры воображения увидели более серьезный смысл.

А смысл был вот какой: если мы посмотрим на коллекцию современного искусства, как она представлена сейчас в белорусских музеях, в частности в Национальном художественном музее, то у нас может возникнуть множество неудобных вопросов. Каким образом осуществляется закупка работ? Как отбираются художники?

Вы говорите о критериях?

Альмира Усманова: Даже не о критериях. Конечно, это и критерии селекции: кого почтить и предложить купить у него работы. Но дело в том, что Национальный музей — институция, которая ответственна за культурное наследие. Я пытаюсь представить себе, что будет лет через 30, когда наши потомки придут в музей и попробуют понять, чем было белорусское искусство в 90-е и 00-е. Я не уверена, что у них сложится внятная, когерентная картина, потому что в 90-е и 00-е очень много значимых художников продавали свои работы или оставляли их за пределами страны. В рамках этого проекта мне хотелось, чтобы этот месседж был услышан.

Давайте попробуем представить, что из современного белорусского искусства должно остаться в истории. Я не хочу сказать, что именно Руслан заслуживает такой участи. И у него нет таких амбиций. Хотя почему бы и нет. Но я имею в виду большое количество других людей. Сейчас мы исследуем историю белорусского видеоарта или белорусской фотографии конца 80-х — начала 90-х годов. Наши студенты делают замечательные исследования. И выяснилось, что это одни сплошные белые пятна. Мне не хотелось бы, чтобы по отношению к нашему времени в последующем была такая же невнятная картина.

Еще в рамках этого проекта мне было важно понять, чем стала живопись после кино, фотографии и вообще в дигитальную эру. Дело не в том, как много различного рода технологических трюков или в какой мере эта выставка основана на использовании новейших технологий. Дело в том, каким образом взгляд художника и его мышление осваивает, адаптирует и присваивает эти новые культурные формы. Поэтому для меня очень важным было определить, чем стала живопись после века медиатехнологий.

Насколько удачно эти медиатехнологии вписывает в свое творчество Руслан?

Альмира Усманова: По-моему, очень удачно. Многое из этого нельзя было увидеть в рамках этой выставки, потому что есть и другие проекты. Но мне кажется, что Руслана отличает совершенно удивительная способность открываться новому. Он использует именно то, что кажется ему наиболее подходящим, отвечающим его художественному мышлению. Мне кажется, что Руслан достаточно избирателен в отношении современных технологий и, несомненно, не является однозначным адептом технологического мира.

Руслан Вашкевич: Мне интересно иногда использовать весь арсенал технических возможностей. Хотя я не являюсь большим специалистом в узкой области, но меня и не интересует отдельная узкая область. Меня привлекает совокупность факторов, она расширяет возможности передать собственную мысль. В этом проекте мы упустили одну составляющую: помимо отдельного зала выставки на первом этаже художественная интервенция выглядит еще и таким образом, что в залах постоянной экспозиции наверху вставлены мои работы. Это выглядит очень забавно.

Это в рамках одного проекта?

Руслан Вашкевич: Да, это важная часть проекта. Это интервенция в действии, а не просто ее мистификация в одном из залов. Мы оживили, сделали так, как это могло бы быть. Это освежает впечатление от постоянной экспозиции людей, которые привыкли все видеть на своих местах. Что-то поменялось и начинает жить по-другому. Например, «Карлики» Веласкеса в 3D-шных проекциях вдруг начинают сами крутиться и по-другому заворачивать пространство классического музея. Это выглядит довольно неожиданно. Я думаю, что это освежает зрение даже стандартных музейных зрителей. Это для них должно выглядеть неожиданно.

Если я правильно понимаю, получается глобальное послание всем: зрителям, музею, чиновникам. Вы сказали, что не знаете, поймут сообщение или нет, прочтут его или нет. Беспокоит ли художника, когда он делает ту или иную экспозицию с таким подтекстом, услышат его послание или нет? И что делать, если его не слышат?

Руслан Вашкевич: Я думаю, что сильный ход концептуального и постконцептуального искусства в том, что сам художественный проект живет по тем алгоритмам и законам, которые придумал художник. Там свое поле притяжения, свои законы, связь вещей уже устроена так, что все работает внутри. И проект работает сам по себе, даже без зрителей. В данном случае уже и художник не нужен. В этом смысле я не настолько беспокоюсь.

Я считаю, что зрители должны позаботиться о себе сами. Мы сделали все, чтобы они чувствовали себя комфортно в этой обстановке. Есть видеогид, пояснительные записки, история проекта. Ведь проект появился не вдруг, по большому счету — за 15 лет. Он шел к теперешнему состоянию, были выставки «Second hand», «Second second hand», «Игра в классики», «Испанская партия» — все это части большого многосерийного проекта, апогеем которого стал «Музей» в музее.

Мы проявили капитальную заботу о зрителе. Другое дело, что зритель, в принципе, сейчас в поле современного искусства часто оказывается на птичьих правах. Но это не повод для агрессии или конфликта. Человек должен заинтересовать себя самого, посмотреть, почитать, сходить на другие выставки, выслушать кураторов, посмотреть пресс-релизы, залезть в интернет — для этого есть много способов.

Критерии, о которых вы говорили, зритель должен формировать исходя из того, что сейчас сказал Руслан? Надо понять для себя, что есть искусство, хорошо это или плохо. Под воздействием чего формировать такие критерии? Ведь зрителю сложно, он и в самом деле на птичьих правах…

Альмира Усманова: Честно говоря, я не думаю, что это слишком драматичное положение. На мой взгляд, разноуровневое восприятие зависит от культурного бэкграунда, того, что можно было бы назвать «насмотренностью». У такого человека есть опыт не просто посещения выставок, особенно под руководством музейного гида, и он любит искусство и всегда готов приобщиться к новому. Если его интересует не только шопинг-моллы, а он посещает музеи и выставки во всех местах, где бывает, то тогда ему будет с чем сравнить то, что он видел на выставке Руслана. Он сможет вспомнить то, что он видел в МоМА в Нью-Йорке или в Центре Помпиду в Париже.

Если такого опыта нет, то для него эта выставка все равно будет интересной. Мы определили этот жанр как развлекательно-познавательный. В любом случае зритель останется захваченным искусством. Тот факт, что выставка размещена не в магазине, а в таком сакральном месте, как Национальный художественный музей, для зрителя является сигналом, что представленное совершенно однозначно является искусством. Хотя у нас с Русланом есть планы идти в культурные катакомбы.

То есть действует бренд художника для тех, кто его знает, и бренд музея для тех, кто не знает художника, но доверяет вкусу музея.

Альмира Усманова: Даже не совсем бренд, потому что в данной ситуации бренд означал бы, что Национальный музей имеет свое лицо или репутацию. Я не хочу сказать ничего крамольного, но я не думаю, что такого рода лицо у нашего музея есть. Он функционирует как обычная государственная институция, которая ответственна за хранение и выставление картин. Но яркой культурной политики, мне кажется, у музея нет, поэтому о бренде я бы здесь не говорила. Я говорю скорее о статусе.

Получается ли у художника наблюдать за зрителями в момент посещения последним экспозиции?

Альмира Усманова: Руслан это делает с большим удовольствием.

Руслан Вашкевич: Почти для этого мы делали два открытия. Одно открытие было инициировано музеем в рамках его мероприятий по поводу Дня города. Но я хотел сделать более профессиональное открытие, так сказать, «для своих». Поэтому неделю спустя мы с Альмирой открыли выставку второй раз. Получилось забавно. Мы даже предваряли открытие музыкальными номерами. В первый раз это была группа «Кассиопея», которая свинтила голову всем музейным работникам и правильно отформатировала и мою выставку. Второй раз играл Папа Бо (Александр Богданов). Но все было хорошо и здорово.

Публика реагирует по-разному. Она поделилась на два лагеря: кто-то хвалит, кто-то активно ругает. Так и должно быть. Выставка не отсылает к эстетическим началам. Осторожному зрителю невозможно спрятаться за лирическими настроениями автора или цветовыми отношениями полотна. Каждая работа представляет собой вызов, диалог, и со зрителем в том числе. Там есть и довольно провокационные сюжеты, эротические и нет. Но это то, что заставляет зрителя досмотреть до конца. Телевизор он мог бы выключить или отвернуться, а тут он пришел, заплатил за билет и смотрит. Его ставят перед выбором: он должен или соглашаться, или нет. Поэтому не все готовы воспринимать это однозначно позитивно. Мнение публики разделилось, и очень хорошо.

Альмира Усманова: С одной стороны, можно сказать, что в истории искусства зрители всегда были на птичьих правах. Когда мы смотрим на картины XVII, XVIII века, после того как стали появляться академии, а потом салоны, мы понимаем, что зрители появились только тогда. Но вообще почти невозможно что-либо сказать об их реакции. В рамках этой выставки мы предусмотрели и этот аспект. Может быть, не все удалось, но это начало. Помимо видеогида, который делает Руслан, у нас был план снять интервью со зрителями, чтобы отказаться от формата классической книги отзывов и чтобы сами зрители смогли рассказать о своих переживаниях, чувствах, негодовании на камеру. Таким образом, в истории остался бы и их фидбэк, их реакция. Но эту идею не удалось претворить в полной мере, потому что желающих высказаться нелицеприятно оказалось не так много.

Руслан Вашкевич: Люди стесняются высказать даже хвалебные отзывы. Будки гласности не получилось.

Альмира Усманова: Но идея — в том, что в рамках этого проекта мы попытались зарезервировать это место для зрителя.

Руслан сказал, что здесь нет созерцания, а больше провокации. На ваш взгляд, чего должно быть больше? Или провокация и созерцание должны дополнять друг друга, гармонизировать?

Альмира Усманова: Я думаю, это должна быть осмысленная провокация. Если уж выступать с некоторым жестом сопротивления, неприятия или вызова, то нужно делать это не только из желания самовыразиться. Если для автора в этом есть важный социальный смысл или идея, тогда провокация уместна.

То есть провокация Руслана осмысленна?

Альмира Усманова: Несомненно.

Какие открытия вы в себе сделали благодаря этому проекту?

Руслан Вашкевич: Прежде всего, такие проекты являются опытом коммуникации. В данном случае наша команда с Альмирой оказалась очень продуктивной, так как кураторская часть проекта была сделана профессионально и основательно. За это я благодарен.

Конкретно этот проект был прецедентом для меня, потому что это интервенция в музей и городскую среду. Новым для меня было также создание видеогида. Так сложились обстоятельства, что мне помогли реализовать все мои идеи. Мне сложно сказать, что мне что-то не удалось. Все, что я запланировал, я сделал. На самом деле, это большое счастье для художника, потому что ты всегда понимаешь, что тебя стесняет в выражении то средство, то ситуация. Этот проект состоялся по-взрослому. Это редкий случай, когда можно так безоговорочно это сказать.

У нас есть зрители, которые наверняка еще не были в Национальном художественном музее. Я предлагаю сказать последнее слово для тех, кто еще не посетил экспозицию.

Альмира Усманова: Я бы хотела пожелать отзывчивости с точки зрения попытки читать смыслы, вложенные в любой жест, картину или пространственные диспозиции этой выставки. Там нет ничего случайного. Мне бы хотелось, чтобы зрители отвлеклись от повседневных дел и забот и попробовали погрузиться в этот иной мир.

Руслан Вашкевич: Мне кажется, что зритель должен, как художник, быть готовым к превращению мира во что-то другое. Художник делает это с помощью своих идей. Я пытался реанимировать классику, вдохнуть новую жизнь в музейные стены. Я думаю, это хороший пример для подражания. Усилием воли каждый может улучшить свою жизнь, надо только посмотреть, как это бывает, и не бояться.

Тэги: Альмира Усманова, Национальный художественный музей, проект "Музей", Руслан Вашкевич