Мастер и Мастерская. Мы демонизируем власть, нашу беспомощность и отсутствие арт-инфраструктуры

В проекте «Мастер и Мастерская» мы беседуем с художниками в их рабочем пространстве об их творчестве, идеях и мыслях по поводу культурной и околокультурной жизни Беларуси. Третья часть проекта прошла в гостях у известного белорусского скульптора Константина Селиханова. О том, какие черты характера мешают белорусам творить и воспринимать творчество, об уважении, сотрудничестве и кино, которое интереснее жизни.

Что обязательно должно быть в мастерской

В мастерской обязательно должен быть дневной свет, диван, место, где можно расставить свои работы, сложить инструменты, приличные соседи, в идеале их отсутствие. Лично для меня важен еще и звук. Работа монотонная. И какая-нибудь аудиодорожка к фильму или аудиокнига неплохо сбивает с ненужного пафоса. Раньше любил слушать «Голос Америки» и «Свободу», но теперь просто радио.

Чего ни в коем случае нельзя делать в мастерской

Разжигать огонь! (шутка) Трудно сказать… Телевизор — опасная вещь. Сразу заканчивается работа. Чего нельзя делать? Балаган устраивать. Но у меня, правда, не бывает много людей, а потому и шумных застолий не бывает. Мастерская — как твоя собственная жизнь: если в нее ты допускаешь много людей, то это возможно помогает. Мне наоборот. Вот в мастерской я люблю читать во время еды. Мне важен процесс, поэтому прочитать могу все что угодно. Я, например, «Знак четырех» Сорокина прочитал, когда ничего под рукой не было. Обрывки газет, журналы, любая информация — все сгодится. Почти все.

У меня не сразу была такая мастерская. Сначала была метров 25 , и там все происходило «на колене». Еда, чай, работа. В принципе удобно — вставать почти не надо. А вот когда появляется больше места, то тут как тут приличный диван, аудиосистема. И ты уже забываешь, с чего все начиналось.

О поиске и разработке образов

К сожалению, так получается, что чем больше ты живешь на свете, тем меньше тебя может что-то удивить. С другой стороны, стоит помнить, что мы не сейчас начали эту историю. Она длится какое-то количество лет (в моем случае лет 30), поэтому темы, идеи, которые появляются, вытекают из предыдущих. Эта связь позволяет приходить к парадоксальным выводам, которые со стороны кажутся кому-то невероятными, но это — следствие повседневной работы. Для кого-то работа — деталь точить, для нас — создавать произведение искусства. Разница не слишком большая. Поразить может все, что угодно: запах, который вдруг возвращает тебя на 40 лет назад, или кино, где опыт режиссера подвигает тебя на важные собственные открытия. Бывает, куратор задает тему, и она подводит тебя к неожиданному решению, которое станет ответом на мучительный вопрос, который ты себе задал когда-то.

О материале

Сейчас не существует проблемы материалов. Мне нравится железо в своем ржавом, естественном состоянии. Я много работаю с бронзой, но это скорее инерция, стереотип, что это вечный материал. Мне нравятся идеи, и для их достижения все средства хороши. Если это просто бумага — хорошо. Если это кусок асфальта, часть пейзажа — тоже уместно. Я как-то работал со льдом, где объект существовал пару дней. Вот был хороший повод сказать себе о том, что скульптура — это антипод недолговечности. Итак, идея первична.

О принципах кинематографа в скульптуре

Поскольку скульптура сама по себе статична, мне было интересно создать иллюзию движения в объеме на плоскости. В сентябре у меня будет проект в галерее NOVA, и там я как раз об этом попытаюсь сказать. Я использовал кадры из любимого кино и транслирую их с помощью скульптуры. Эта несовместимость меня очень привлекает. Я здесь не делаю никаких открытий. Я просто люблю кино и хочу таким образом завладеть им. Новая, так сказать, версия.

О кино и жизни

У Тарковского есть что-то такое, что невозможно ухватить, и это меня всегда беспокоит. В любом его кадре это есть. В принципе, меня всегда интересовала движущаяся картина. В каком-то смысле кино мне интереснее, чем сама жизнь. Кино — это идеальный, завершенный мир, пропущенный сквозь сито художника, его личного опыта. Внешне жизнь сама по себе не такая захватывающая, что ли, как придуманная история или некий идеальный опыт. Если посмотреть на улицу, то там ничего не происходит. Важна наша интерпретация. Для меня, как человека, который эстетике отдает предпочтение, взгляд кино иногда убедительней. В жизни все банальнее. Ужаснее, апокалиптичнее, но банальнее. Поэтому искусство будет продолжать существовать.

О предстоящей выставке в галерее NOVA и своем взгляде на фотографию и плоскость

Я не фотограф и до сих пор не совсем понимаю, что такое фотография. В предстоящем проекте на основе некоего киноматериала я делаю заключение: простой пейзаж — некая фиксированная картинка банальная настолько, что мы перестаем ее воспринимать. Тем не менее, глядя на нее, человек начинает меняться. По большому счету и пейзаж здесь не при чем. Фотография фиксирует часть мира, и относительно этой банальной части человек гораздо интереснее сам по себе.

О советском прошлом и его осмыслении

В нашем случае его стоит пересматривать. Иногда я испытываю дежавю: кажется, что 30 лет назад я уже пережил эти эмоции, и вот опять все повторяется. Не говорить об этом было бы странно. С 2003 года я не мог делать других работ, просто не получалось о другом.

Искусство — это линейный процесс от чего-то простого к более сложному. Нельзя двигаться вперед, не изучив этот опыт. Когда я учился в институте, проблема была в том, что кроме ремесла практически ничему не учили, не размышляли о связях времен и традиций. И это на фоне того, что мы выпали из мирового художественного процесса последние 60 лет. Таким образом, я наивно пытался пройти этот отрезок через личный опыт.

Инсталляции «Ремонт», «Урок» (выставка «Один и многие», которая недавно проходила в музее Азгура. — Прим. TUT.BY) — это попытка такого обобщения. Это набор неких маркеров, клише. Подозреваю, что мы продолжаем жить в этом времени и осознаем это. Но, по большому счету, советское время здесь не является чем-то решающим. На выставке «Один и многие» я пытался понять, отчего все это возникло. Выставку можно было бы организовать где угодно: это понятно и в Америке, и т.д.

Один и многие

Один — это некий винтик из машины. Фактически это я и все остальные, по отдельности. Это классическое противопоставление личности и толпы, где ты не принадлежишь себе, и твоя личная территория постоянно подвергается некоему воздействию. Но мне хотелось подчеркнуть, что это все, так или иначе, взаимосвязано: личное и глобальное пространство. И потом я культивировал некую обезличенность, хотел подчеркнуть, что мы, к сожалению или к счастью, все очень похожи друг на друга.

Об арт-инфраструктуре в Беларуси

Мы немного демонизируем ситуацию в целом. Мы власть демонизируем, нашу беспомощность демонизируем, отсутствие арт-инфраструктуры тоже демонизируем. Надо говорить просто: если хотите приглашать сюда туристов, чтобы в бюджет города пошли деньги, помимо остановок, парковок и бензоколонок стройте музей современного искусства, например. Диалог ведется неактивно, мы словно стесняемся.

Я работаю в городском совете по искусству. У нас был долгий, мучительный конфликт по поводу оформления одной из центральных стен в городе, предлагалось сделать чудовищное панно. Если бы не наша общественная инициатива и желание что-то изменить, сделали бы, город потратил бы часть бюджета, и люди смотрели бы на это и недоумевали — в каком году мы находимся? Мы победили эту ситуацию, выбрали совершенно другой проект, от которого, надеюсь, городская среда только выиграет.

Так и с музеем современного искусства. Надо разговаривать, ясно ставить вопрос. Нет смысла вступать в окончательную конфронтацию. Хорошей идеей был Белорусский павильон 53-й Венецианской биеннале. Такая форма замечательна, но как часть стратегии. Если будет только так, то, в конце концов, это вызовет взаимную ненависть.

Вот говорят — у нас нет инфраструктуры, потому что нет богатых людей. Это неправда, они есть. Но идея искусства как часть имиджа здесь почему-то не работает.

Важная белорусская особенность — недоверие к своим и своему. Дали мы купим (в виде китайской подделки или постера за 45 евро), а вот со своим повременим. Но ведь существуют галерейщики, искусствоведы, чьему мнению можно доверять. На западе их привлекают для составления коллекций, консультаций, экспертиз. У нас в таких людях нет необходимости, в том числе из-за нашего неуважения к друг к другу. Это советская система, оттуда все идет. Советский союз занимался толпой, но не личностью. Отсюда поколение невежд.

Конечно, это и недостаток образования. В четвертом классе дети листали книжку «Родная речь», в которой была вклейка: Левитан, Яблонская, Шишкин. Люди впитали это с молоком матери, поэтому до недавнего времени в России и Украине передвижники были весьма в почете.

Чтобы что-то изменилось, нужно не бояться вступать в диалог с кем угодно, убеждать, что современное искусство как часть общей культуры необходимо. И конечно, нам очень не хватает международных звезд. Если бы у нас появились авторитеты, для них бы горел зеленый свет. Но тут мы, к сожалению, заложники маленькой страны, до которой нет никому дела в международном сообществе. И еще у нас есть традиционная ложная скромность. Но здесь впереди должно идти государство. А чиновникам в основном интересно, чтобы бак был заправлен, чтобы машина была приличная, чуть похуже, чем у начальника, но все равно. Они не станут болеть за что-то большее. В руководстве культурой всегда были люди, которые к этой самой культуре не имели отношения, без специального образования и тем более вкуса.

Сейчас на нового министра культуры много надежд. Может, что-то изменится. И не нужно сжигать мосты. Правильно говорит Михаил Гулин по поводу гомельского проекта «Дворцовый комплекс»: «Можно было стать в позу, но чего бы мы добились?» Ну, больше не было бы выставок. Сказали бы, что лучше пригласят украинских авангардистов с их красивыми локальными проектами. Надо всегда находить способ к дальнейшему продвижению, иначе вообще все рассыплется.

А есть еще и высокомерие, не любопытство. Я разговариваю с некоторыми нашими художниками. Они, как правило, о многом не знают, но им и не интересно, что происходит дальше Минской области. Может, это закон самосохранения такой? Это нелюбопытство переносится на все. Мы чего-то достигли в Беларуси, и мы уже горды. Мы не хотим проецировать себя на остальной мир. И это такая круговая порука: все друг друга хвалят, и все вроде неплохо.

Еще проблема. На нашем поле современного искусства не так много игроков. Но даже в этом небольшом пространстве все равно всех делят на группы. Даже здесь мы не можем договориться между собой. Должна же быть какая-то общая цель. У нас нет кураторов. Где все эти люди, которые нас объединяют во имя хорошей идеи?

О выходе на мировой рынок

Во всяком случае, просто не нужно стесняться этого. Не марсиане же занимаются современным искусством в Европе. Обязательно нужно делать попытки войти в это поле, пусть они будут наивны. В середине 1990-х мы уже подступались к этим рубежам. Хотя в то время было мало информации, но желания и энтузиазма было сколько угодно. Были настоящие лидеры. Потом часть их уехала за рубеж, а часть сменила профессию.

На Западе и в России существует масса фондов, которые финансируют современное искусство, даже самого радикального свойства. Доходит до курьезов — художник идет в такой фонд и говорит: «Знаете, мне вот надо вставить зубы. Мне по концепции необходимо». И давали деньги! Это, конечно, исключение, но суть в том, что есть фонды, которые готовы поддержать инициативу художника. Часто художники пользуются этим, прыгая из одной резиденции в другую. Не знаю, хорошо это или плохо, но из этого сита всегда есть шанс для чего-то хорошего.

О восприятии белорусских художников в Европе

К сожалению, люди, которые там принимают решение, часто заставляют нас заниматься политикой, тем, чем им хотелось, чтобы мы занимались. Они ждут от нас самосожжения. И если вообще ждут чего-то. Просто выставки хорошего художника мало. Новый Герхард Рихтер или Ричард Серра — зачем? — местные перекрывают эту нишу. Если африканец хочет получить финансирование на фильм, он должен взять тему нищеты, СПИДа или браконьерства в заповедниках. А про любовь двух людей на окраине Кейптауна — как-то нет. Конечно, это и вопрос таланта. Если обычная банальная история рассказана талантливым языком, то механизм этот дает сбой. Но при равных условиях часто выбирают немца, француза. Это не повод грустить, но повод задуматься о конъюнктуре. Стоит ли подчиниться этому? Если художник искренне верит в то, что делает, тогда можно и надпись на заборе сделать.

Константин Селиханов родился в 1967 году в Минске. Внук Сергея Селиханова (известного советского скульптора, автора одного из барельефов обелиска Победы в Минске, скульптуры «Непокоренный» в мемориальном комплексе «Хатынь», памятника Марату Казею в Минске). Сам Константин известен минчанам по скульптурам «Опера» у театра оперы и балета, абстрактной композиции «Волна» на улице Тимирязева и «Улитки», пластиковая модель которой стоит на улице Аэродромной. Также он автор мемориала памяти погибшим в теракте в минском метро. Недавно в музее Азгура проходила его выставка «Один и многие». Скульптор работает в основном в бронзе, а также в технике литографии.

    Константин Селиханов участвовал в современных белорусских проектах, таких как Белорусский павильон 53-й Венецианской биеннале, «Дворцовый комплекс» в Гомеле, где представил зрителям свои инсталляции.

автор текста: Анастасия Лукьянова, TUT.BY
фото: Татьяна Пашкович, TUT.BY

Тэги: Константин Селиханов, Мастер и Мастерская