Бабушкины песни на фоне асфальта

Словосочетание «современный фольклор» многие считают невозможным. Доводится слышать причитания, что фольклор умирает вместе с последними аутентичными носителями. Ну а «глобальное распространение современной мифологии», как написал в Википедии один ученый, «составляет характерный психологический симптом духовного неблагополучия, инфляции ратифицированных религией ценностей, социальной нестабильности». Во как! А я–то думала, что человеку просто свойственно мифологическое сознание… О месте народной культуры в постмодернистском мире рассуждают певица РусЯ, поющая этно–джаз в группе «Акана–НХС», критик Анна Кислицына и я, писатель–обозреватель Людмила Рублевская.

Руся: Замечаю, что после тридцати люди начинают интересоваться народной культурой. Может быть, потому что сейчас легче путешествовать по миру? Сидишь в австрийском баре, пьешь пиво — и вдруг какая–то народная песня типа «Я — австриец». И все посетители, даже самые пьяные, встают и со слезами на глазах начинают эту песню хором петь… Возвращаешься домой и думаешь: «Е–мое, а почему у нас такого нет?»

А.Кислицына: А я вижу интерес к аутентике как раз у самых молодых! Поколение, выросшее в советское время, отравлено «сувенирным» фольклорным творчеством, их на слезу от народной песни не пробивает. И кстати, в заграничных барах я чаще наблюдала, как футбол смотрели… Возвращение к этнике, во–первых, вызвано интересом ко всему белорусскому, во–вторых, это реакция на попсу. Людей отворачивает от сцены, на которой эстрадные клоны без определенной национальности.

Руся: Фольклор не каждого к себе подпускает. Бывают люди, которые и петь его пробуют, и изучают, но — не идет… И бабушки это сразу чувствуют. Какая–нибудь так и скажет, когда к ней с диктофоном придут: «Не. Я вам спяваць нiчога не буду. Давайце мне iншую дзяўчынку». К счастью, со мной такого не происходило… Потом на концертах люди удивляются: «Как это красиво! Это что, наше?»

А.Кислицына: Поверю в популярность фольклора, когда услышу хоть одну народную мелодию на мобильном телефоне. Посттрадиционный фольк совсем не так популярен, как в свое время рок–музыка.

Л.Рублевская: Уже тем, что это белорусский фольклор, он влияет на общество. Когда «Стары Ольса» восстанавливает белорусские воинские песни, героический эпос, о котором думали, что у нас его вообще нет, — разве это не изменяет сознание?

Руся: Это идеология самости. Ты пришел, послушал, понял: это мое, я часть этого народа. Вы знаете, что в Литве с помощью белорусской песни психологи лечат людей? Музыкотерапия с помощью белорусского и литовского фольклора… Но литовский — он какой–то трансовый, у белорусов «целебнее».

А.Кислицына: А мне не нравится, когда между фольклорным и сакральным ставят знак равенства. Поплясали на свадьбе, попели частушек… Зачем во всем видеть магический ритуал?

Руся: Есть фольклор древний, мистический. Есть, конечно, и городской жестокий романс, который просто запечатлевает образ времени.

А.Кислицына: Возможно, лет через двести кто–то будет петь эти самые жестокие городские романсы и найдет в них глубокий сакральный смысл… Сегодняшние бабушки с удовольствием поют и «Горную лаванду», считая ее образцом народной песни. А действительно аутентичное не всегда расскажут. «Гэта замова, гэта табе не трэба ведаць…»

Руся: Даже если они просто жали жито, они пели песни, которые, как считалось, оттягивают физическую боль.

А.Кислицына: Я тоже могу петь, если устаю, например, когда пол мою. Где в этом магия?

Руся: Нет, они конкретно говорят: «Мы спявалi гэту песню, каб нам не балела, бо цяжка збiраць жнiво». И когда я пою эту песню, чувствую такое, что никогда не чувствовала в рок–н–роле. Что–то меняется внутри… Не знаю, может, работают архетипы, генетическая память. Если у кого–то из трех вокалисток нашей группы проблемы, мы соберемся на кухне, попоем — и все, ничего не болит.

А.Кислицына: На меня эта песнетерапия почему–то не действует. А современное использование фольклора, которое я слышу в телевизоре, просто раздражает, не то что не лечит!

Руся: Мне кажется, что фольклор в скором времени синтезируется с разными жанрами современной музыки, и этот синтез победит все остальные жанры. Вообще фольклор сегодня — это музыка мегаполиса. Едешь в машине, сидишь в ресторане — и слушаешь этно.

Л.Рублевская: А разве в мегаполисе не рождается фольклор? Читаю время от времени российские издания по современной мифологии… Так там изучают рассказы про НЛО, фольклор программистов, дембельские альбомы… Изучается советская мифология.

А.Кислицына: У фольклористов есть понятие — культуроген. Он проявляется в интересе к наследию. Это, как луковицы волос. Их не видишь, а они под кожей, живут… И наступает момент — пробуждаются. Жанры появляются, исчезают. Вот жанр заговоров практически исчез… И вдруг в 90–х годах на фоне кризиса медицины и общего интереса к эзотерике книжки заговоров выходят массовыми тиражами…

Л.Рублевская: У Чингиза Айтматова описано, как дикие степные народы выращивали себе безропотных рабов — манкуртов. На обритую голову натягивали желудок овцы. Волосы начинали расти внутрь черепа, и человек делался идиотом. А на голову современного человечества все время пытаются натянуть искусственную оболочку массовой культуры…

Руся: Нужно прорывать ее, чтобы прорастало свое! А то случается, что концерт отменяют, потому что какому–то чиновнику в провинции показалась подозрительной программа из… белорусских народных песен!

А.Кислицына: Недавно я читала исследование о том, как отдыхали гомельчане сто лет назад, и, поверьте, это действительно интересно! К слову, пока мы сидим в кафе, мой знакомый фольклорист со студентами ездит по хуторам, записывает песни, а потом чистит камень у заброшенной кринички. Потому что больше некому это сделать…

Руся: Как–то слушали мы исполнение частушек… И вдруг поняли, что это очень напоминает уличный рэп. Схема одна и та же!

А.Кислицына: Фольклор сочетается с массовой культурой.

Руся: Да, я вижу, как ди–джеи совмещают электронный транс и этнический транс, хоровые песнопения и жесткий бит. И люди на дискотеке балдеют…

Л.Рублевская: У подростков уже свой фольклор — на основе компьютерных игр. Со своими мифами, легендами… Если когда–то детям рассказывали, что вон там живет русалка, там — домовой, там — банник, чтобы туда–то войти, нужно совершить такой–то ритуал, теперь дети рассуждают, как прокачать героя на тридцатом уровне и где на пятнадцатом скрывается коварный гоблин…

Руся: Я собираюсь своего будущего ребенка воспитывать в фольклорных традициях. Сейчас собираю всякие колыбельные, сказки.

А.Кислицына: А я настроена скептически, потому что дети растут и попадают в реальный мир.

Руся: Я же не собираюсь надевать на ребенка шоры… Просто мечтаю дать своим  будущим детям поддержку в виде народной культуры.

А.Кислицына: И вырастают музейные гомункулусы… Такому человеку тяжело социологизироваться. Тяжело найти пару. Придется искать среди филологов, историков, фольклористов.

Л.Рублевская: И что в этом страшного? Все равно у каждого из нас есть свой узкий круг людей, которые подходят по менталитету, по интересам…

А.Кислицына: Я знаю семью, где принципиально не было телевизора, а сына воспитывали на фольклоре и белорусской литературе. До сих пор не может жениться — невесты не соответствуют народному идеалу.

Л.Рублевская: А если бы он все детство играл на скрипочке или в шахматы? Точно так же потом искал бы себе идеальную жену.

Руся: Если мы с мужем ссоримся, я обычно ухожу в другую комнату и включаю аутентичные записи народных песен. Приходит муж, слушает вместе со мной эти песни, начинает плакать и в конце концов говорит: «Да что мы из–за каких–то мелочей спорим! Нужно о более глубоком думать». Как сказал один наш гость–бизнесмен: «Руся, я тебя реально уважаю. Я не думал, что деревенские бабки — это так круто».

А.Кислицына: Когда–то я читала сказку о невестке, которой знахарка дала «чудодейственной» воды — набираешь ее в рот, и свекровь не пилит… Смысл сказки на поверхности — молчать, когда с тобой ругаются. По молодости пыталась я это реализовать в своей семейной жизни, только получалось еще хуже, ближние готовы были на потолок лезть…

Л.Рублевская: Ну знаете, презрительное молчание во время конфликта — самый действенный способ заставить противника лезть на потолок. Как по мне, так мораль упомянутой сказки — ищи причину конфликта не в ком–то, а в себе.

Руся: У женщин, которые поют народные песни, необычная манера дыхания. Они дольше сохраняют свою молодость. Обертоновые песнопения, столетиями выверенные интервалы лечат психику.

А.Кислицына: Вообще все творческие люди красивы.

Руся: Это потому, что у них есть смысл жизни. Я вот свой периодически теряю. А фольклор помогает мне его обрести… Это что–то вроде моей личной миссии — донести эти песни до своих ровесников. Бабушки, у которых мы записывали песни, жалели нас: «Вось, мы былi пасля вайны бедныя, галодныя, але ногi самi ў скокi iшлi. А сёння ў вас усё ёсць, але няма той весялосцi».

Л.Рублевская: А я, когда мои дети были маленькими, просто брала народный календарь. Я знала, что сегодня, например, мы будем встречать весну. Пекла жаворонков из теста, мы разучивали, как могли, песни–веснянки. В день, когда медведь поворачивается в берлоге, варила специальную кашу…

А.Кислицына: У меня много подруг, которые увлекаются фэн–шуем. Они уверены, что у них в жизни все удается, потому что правильно расставили мебель.

Л.Рублевская: Современная мифология, по мнению ученых, отличается аморфностью и распыленностью. Посмотрели на свадьбы в голливудских фильмах — и вот уже наши невесты бросают в толпу подвязки, а к машине молодоженов привязываются гроздья пустых жестянок.

А.Кислицына: А что, лучше, чтобы, как предки, вывешивали напоказ доказательства девичьей невинности? Ведь это со стороны кажется, что все старинные традиции были красивые. Они были и очень жестокие…

Руся: Обычаи трансформируются. Когда–то на русальный праздник женщину–«русалку» разрывали на куски. Это было жертвоприношение. Сегодня просто выбирают самую красивую девушку, обвязывают березовыми ветками и потом срывают их с нее.

А.Кислицына: Ты говоришь о фольк–музыке как о мейнстриме, мне же она кажется чем–то маргинальным.

Руся: Дайте мне еще немного времени, и вы убедитесь, что это — мейнстрим.

А.Кислицына: Сегодня фольклористам элементарно нужны деньги, чтобы перевести уникальные записи в цифровой формат. Деньги в это никто не вкладывает, потому что не видят возможности получения доходов… Мы живем в эпоху постмодернизма, когда все художественные течения оказались в равных условиях. Эта эпоха не погубила фольклор, но поставила его на равных с другими современными жанрами.

Руся: Это интересная эпоха. Главное — не упустить ее возможностей. Вы знаете, какая музыка в мире сейчас более всего продается?

А.Кислицына: Попса?

Руся: Нет, в стиле кантри! Белорус никогда не сможет играть брит–рок лучше англичан, у которых были «Битлз». И я реально ставлю на фольклор.

Тэги: Анна Кислицына, музыка, РусЯ